Казачество

Черноморское   казачество

Д.В. Сень (г. Краснодар)

 

Дискурс империй, казачество и региональные особенности управления Россией пограничными территориями: "Фанагория–Черномория–Кубань"
(конец XVIII в. – середина XIXв.)

 

Заявленная проблематика имеет отношение к дискурсу империй по нескольким основаниям: во-первых, невозможно говорить об истории  империй, не обращаясь к контексту управления этими империями (любых типов) своими границами, что является, по мнению А. Рибера, одним из важнейших факторов долговечности имперских образований. Во-вторых, А. Рибер указывает на то обстоятельство, что конфликты, участниками которых являлись казаки – люди с «сомнительной политической лояльностью», не могли не влиять на способность империй управлять своими границами. Другой видный западный ученый, А. Каппелер, рассуждая о типологии методов интеграции в состав России новых территорий, указывает на зависимость таковых от отличий экономики, социальной структуры, политического порядка, культуры и религии новых областей и их населения от России и русских и, что немаловажно, уровня (степени) оказываемого ей, России, сопротивления, в т.ч. естественно, со стороны казачества. Наконец, М. Ходарковский, характеризуя пограничную политику России, указывает среди семи пунктов всего многообразия стратегий на два, имеющие отношение к фактору роли казачества, причем, что примечательно, он оценивает значение этой роли с позиций «фактора риска».

В конце XVIII в., по итогам Русско-турецких войн второй половины XVIII в. Крымское ханство было ликвидировано, и Манифестом 8 апреля 1783 г. империя обрела, в частности, «остров Таман и кубанскую сторону». Впрочем, до Ясского мирного договора 1791 г. ситуация в Северо-Восточном Причерноморье была настолько неустойчивой, что можно говорить о преобладании военных методов в политике инкорпорации этих земель в состав империи над всеми другими. Подчеркнем, что обозначенная выше территория являлась не только «контактной зоной», но относилась к числу «горячих точек» евроазиатских границ, сложных пограничных зон, где, по мнению А. Рибера, три или более имперские державы соперничали друг с другом. По классификации ученым географического местоположения этих зон, казачество можно признать активным «игроком» на геополитическом пространстве Причерноморской степи (где соперничали Россия, Речь Посполитая, Османская империя) и Кавказского узла (где сталкивались Османская, Иранская и Российская империи). На всем этом громадном пространстве казаки преследовали нередко свои собственные интересы, формы выражения которых зачастую лишь внешне соответствовали интересам Российского государства. Более того, в развитии процесса покорения казачества царизму следует признать значительное влияние прагматизма казачьих лидеров, рассчитывавших на получение политических и материальных выгод от этого; следовательно, исконная преданность казаков России, Империи, идеям обороны российских границ, защиты веры православной – во многом миф, политический конструкт, зачастую далекий от настроений в среде рядовых казаков. Империя отвечала взаимностью, безжалостно используя казачество в интересах государства, мало сообразуясь с проблемами рядовых казаков, которые регулярно пересекали государственную границу – реку Кубань, находя покровительство в турецкой Анапе и даже принимая мусульманство.

 Сталкиваясь с многочисленными фактами нелояльности казаков в пограничном пространстве, имперские власти искали и другие, более изощренные методы управления новоприобретенными владениями, обратившись, в частности, к практиками «препарирования» исторического прошлого региона. Ученые отмечают, что в своих интересах государство придает прошлому нужный монументальный облик, «взывает к поражающим воображение архетипам, осуществляет дидактические манипуляции с прошлым и всемерно использует его как мощный мобилизационный фактор» (Schwarcz, 1994). Несомненно также, что топонмическую политику государства (о которой и пойдет ниже речь)  наряду с возведением памятников, празднованием исторических дат и пр. можно включить в список действенных методов «национализации масс» (по Дж. Моссе), в результате чего стирается одна память и закрепляется другая.

Безусловно, на протяжении веков ногайская «Кубань» ассоциировалась в сознании жителей России с «нечистым» пространством, источником бед и страданий православного люда. Следовательно, перед имперской властью стояла насущная задача – изменить представления о регионе, демографический облик которого был существенно трансформирован. Наше предположение (рабочая гипотеза) заключается в следующем: инкорпорируя юридически и административно новое приграничное пространство в имперскую систему, царизм сознательно пошел на масштабное переименование «региона», поскольку «центральный топос» управления здесь своими границами Россия еще не выработала (не говоря уже о продуманности и многообразии форм процесса управления по М. Ходарковскому). Освоение «новых» земель нельзя было начинать, оставляя без внимания контекст «старых» (освященных традицией применения самыми разными историческими акторами) историко-географических представлений об этих землях, как о «Кубани». Позволим утверждать, что конструирование (путем номинирования) нового воображаемого пространства (пограничного, недавно – чужого!) можно отнести к числу метод и способов управления, а также формирования новой идентичности новых насельников этого «региона».

Переходя к анализу практик имперских властей на этом поле разгорающихся «войн памяти», следует подчеркнуть, что, анализируя некоторые аспекты дискурса империй, начиная с событий XVIII в., автор считает необходимым затронуть вопрос об изучении «воображаемых сообществ», «воображаемого пространства», «ментальных карт». Делается это для того, чтобы показать мифологическую природу многих утверждений о природе российского присутствия на Северо-Западном Кавказе, начиная со времен переселения сюда черноморских казаков. Особенно важно это сделать сейчас, когда период рубежа XVIII–XIX вв. многие ученые-регионоведы упорно пытаются объявить началом Золотого века в истории региона, а в казаках найти «культурных героев», мужественных «первопредков», объявив местное казачество, по сути, ab ovo региональной истории.

По справедливому замечанию А.И. Миллера, в подавляющем большинстве исследований способ воображения региона не объясняется сколько-нибудь четко и подробно, а историки убеждены, что «выбранные ими границы региона "естественны", а не являются плодом их собственного или заимствованного у политиков пространственного воображения». Ситуация усугубляется тем, что многие исследователи искусствен­но вычленяют в государстве некий регион, ретроспективно используя такие современные границы, которых раньше не существовало. Отсюда нередки заявления, что «традиционно называют Кубанью», оказывается, земли ЧКВ, а затем территорию Кубанской области и Черноморской губернии.  Между тем номинация «Кубань» оказывается образчиком такого воображаемого пространства, которое было вызвано к жизни имперскими «войнами памяти», необходимостью управления российским царизмом новыми окраинными землями лишь во второй половине XIX в. В более ранний же период российского присутствия в регионе этой номинации была объявлена своеобразная война, невольным участником которой оказалось и черноморское казачество.

Привычное нам слово Кубань (применительно к описанию границ именно российских владений на Западном Кавказе, начиная с конца XVIII в.) достаточно противоречиво входит как в бюрократический («книжный») дискурс, так и «фолк­-дискурс». Несомненно, что разные поколения как местных жителей (и ученых в т.ч., так и сторонних (но заинтересованных) лиц империи вкладывали разный смысл (географическое наполнение), употребляя данный термин. При этом крайне интересно, что наименование определенного региона «Кубанью» случилось много раньше вхождения западной части Кавказа в состав России, а затем это наименование временно исчезло. Во многих документах, как минимум, XVIII века, мы встречаем прямое указание на обозначение земель Правобережной Кубани (входившей тогда и много раньше в состав Крымского ханства) именно как Кубани.

Конструируя новую этногенетическую историю региона, имперские власти невероятно гибко подошли к символическому использованию в данных целях возможностей «нового» для региона казачьего фактора. Можно согласиться с метким замечанием О.В. Матвеева о том, что «смена  названия войска (с Запорожского на Черноморское (в вариациях). – Д.С.) – символический ритуал. Наименование… выбиралось не только ради "ушам приятного прозвания", но и для приобретения качеств, обозначенных новым именем». Дальше же власть столкнулась с рядом новых актов проявления нелояльности черноморского проблем, в т.ч. вызванных событиями Персидского бунта – вслед за чем наименование «верные» у ЧКВ было безжалостно отобрано. Впрочем, и в бюрократическом («книжном») дискурсе новое имя нового войска приживалось с трудом: в документах Государственного архива Краснодарского края мы встречаем даже такие «экзотические» варианты, как «верное Запорожское войско» и «Войско верных запорожских казаков».

Что касается номинации «Кубань», то на ее употребление было наложено табу по принципу «казнить нельзя помиловать». Земли «той» («другой», «чужой», «неистинной») Кубани были теперь объявлены территорией Фанагорийского острова «со сею землею, лежащею по правой стороне реки Кубани от устья ее до Усть-Лабинского редута…». Как результат – обозначение Кубанью занятых ЧКВ земель Крымского ханства почти исчезает из употребления, хотя отдельные «бреши» использования «табуированной» номинации мы встречаем, как на картах, так и в делопроизводственной документации.

Не доверяя вполне ЧКВ как социуму, лояльному верховной власти, царизм апеллирует пока в своих практиках выстраивания  воображаемого пространства, однако, не к акту создания войска и сакрализованному пожалованию ему земель (что открывает наступление новой эры в истории «региона» и актуализацию космологической модели восприятия времени, а к временам Боспорского царства и Тмутараканского княжеств, на что никто из ученых ранее внимания не обращал. Вероятно, в первом случае речь идет о неких символических отголосках т.н. «греческого проекта» Екатерины II, во втором – указывает на замысел властей обосновать очередное, исторически законное появление Руси-России в Северо-Восточном Причерноморье. Недаром в российском бюрократическом («книжном») дискурсе конца XVIII в. весьма быстро замелькал «Фанагорийский остров», символическая география которого охватила не только земли Таманского о-ва, как исторической части Азиатского Боспора.

В конце XVIII в. Павел I инициировал создание на Юге России Новороссийской губернии, в состав которой вошла и «Земля Войска Черноморского» (она же – Черномория), сначала вошедшая в пределы Ростовского уезда, а затем оставившая самостоятельный Фанагорийский уезд. В начале правления Александра I Новороссийская губерния была расчленена на три новых, и Черномория вошла в состав Таврической губернии, причем уезд Фанагорийский, числившийся теперь «за ней», преобразован отныне в мутараканский. Что касается «тмутараканских практик» именования новых владений империи на Западном Кавказе, то свою предысторию они также имеют в «веке золотом Екатерины». Примечательно, что к находке Тмутараканского камня, например, российские галломаны отнеслись с большим подозрением, ибо полагали, что с «его помощью Россия хочет доказать справедливость своих притязаний на эту территорию». Правительство уже Александра I (не достав ли при этом «из-под сукна «павловский проект»?) с вниманием отнеслось к перспективе переименования «турецкой» Тамани в Тмутаракань, но, по неизвестным пока причинам, такой указ не был подписан. Впрочем, подобного рода практики все-таки нашли определенное претворение в жизнь, поскольку из журнала дневных заседаний Войсковой канцелярии от 5 октября 1804 г. следует: «… на основании указа Сената, состоявшегося по именному Его Императорского Величества указу минувшего октября в 8 день прошлого 1802 г. именуется здешний край Тму Тараканом».

Впрочем, дальнейшая история показала, что империи необходимо было считаться с мнением нарождающейся местной элиты, утверждением новой региональной идентичности – «черноморские казаки» и распространением номинации «Черномория» (вероятно, от «от имени» Войска) в массовом дискурсе. Подчеркнем, что сами казаки упорно не называли местные земли «Кубанью» и даже номинация Черномория не сразу завоевала, например, поле книжного дискурса. Впрочем, новая история региона уже писалась, причем по заказу войсковых казачьих структур. И снова мы наблюдаем полнейшее отсутствие заинтересованности в обращения к «кубанскому прошлому» в истории региона, хотя изредка об этом «старом» названии вспоминали. Например, в предписании начальника штаба отдельного Кавказского корпуса и.о. наказного атамана ЧКВ Н.С. Заводовскому (1834 г.). встречаемся с указанием «составления истории Черноморского войска со времени поселения оного на Кубани». Распоряжение было выполнено и на свет появился первый исторический труд по истории региона (по времени его вхождения в состав России) – «Исторические записки о Войске Черноморском» Я.Г. Кухаренко и А.М. Туренко. Механизм местного историописания получил новый импульс, поскольку несомненно прав ученый М. Грох, писавший, что национальная идея сначала выковывается интеллектуалами, а затем проникает в массы. Несомненно, через книгу казаки-черноморцы учились быть черноморцами, жителями Черномории, участвуя тем самым в масштабных практиках создания новой региональной идентичности. Заодно, кстати, «научаясь» мифологеме о генетической связи черноморского казачества с Запорожьем.

И только в 1860 г. номинация Кубань была «реабилитирована», причем на этот раз снова речь шла об имперской выгоде, а не о пользе Черноморского войска – указом императора Александра II Черномория вместе с новозавоеванными землями на Западном Кавказе была преобразована в Кубанскую область, а само войско стало именоваться Кубанским казачьим войском. По мнению ряда исследователей, сделано это было для того, чтобы сломить замкнутость, сословную обособленность черноморцев, не отвечавшие реалиям империи времен отмены крепостного права и, что особенно важно, в целях развития «гражданственности в казачьем населении».

Итак, подобные практики конструирования воображаемого пространства свидетельствуют, с одной стороны, что имперские методы управления пограничными территориями (уверенно сочетающие в данном, оговоримся, реальном опыте историческую и космологическую модели восприятия времени) играют огромную роль в конструировании новой социальной памяти, используя манипуляции с прошлым  в качестве мощного мобилизационного фактора. С другой стороны, в результате конструирования «воображаемой географии» появляются «воображаемые сообщества», которым сопутствует не только чувство укорененности на «этнической земле», но и проявления этнонационализма в поле конфликтогенных ситуаций.

 

Источник:

Казачество

Черноморское   казачество